СТРАСТЬ

СТРАСТЬ

(вместо эпилога)

Моим товарищам по многочисленным

совместным рыбалкам и охотам.

Каждый по-разному попадает в расставленные Дианой силки и капканы — как соболя. Который голодный, да на добрый шмат рябчатинки, так тот прямиком в капкан. Хлоп — и сидит, родимый. А иной всё ходит кругами да вынюхивает, некоторые и бегут, испугавшись, не попробовав приманку. Ну а если попробует, да ещё и подфартит в первые разы, то считай, Дианиным клеймом на всю жизнь обеспечен — страстью заражён.

А у многих страсть врождённая, особенно если родился и вырос на благодатной охотничье-рыболовной почве. И страсть-то разная, иная и не Дианина вовсе, хотя для теперешних защитников природы все мы «одним миром мазаны».

Который всё ногами, да с языком на плече, как собака, да без сожаления к промаху и с состраданием к подранку, что лишнего не возьмёт и карабин пред «матухой» опустит — этому ни инспектор, ни «Гринпис» не судья.

Но другие есть, которые на загоны не за общением и потехой, а за мясом ездили, но только по Советским временам, когда профсоюз поездки оплачивал. Промахнувшегося с дерьмом мешали и «рупь» в охоткассу сдавали, когда договаривались на три. У такого страсть только к дармовщинке, а не к охоте. Таких как-то быстро вычисляли, и так же быстро от них избавлялись. Вреда от них было немного, а вот вони…

Куда страшнее следующие — которые «с лампочкой». Да на УАЗе или «шестьдесят шестом». Да при должности или при власти. С «длинной палкой», когда у народа их и в помине не было. Для которых лишь бы сверкнувшие глаза, и ничего святого. Которые Кнакиса, как сайгака в калмыцких степях. На первый взгляд тоже охотничья страсть, только другой генерации, но присмотришься повнимательнее, и окажется, что страсть-то только к убийству.

Их же много, страстей и страстишек разных. Но я о своей только – в тему, глядя на товарищей своих и жен их. И разницы в нас только, что я с врождённым клеймом, а они — с приобретённым.

***

Им, наверное, стоит позавидовать, поскольку они и тридцать лет назад были самодостаточны и рациональны в своих поступках, всё у них, казалось, было продуманно и гладко: после школы – институт иль «универ». Потом работа, в основном, лаборантом, или аспирантура безденежная.

За разгруженный вагон да снег, с крыши сброшенный, платили, бывало, четверть основной зарплаты. Кочегарами не гнушались – сутки через трое, с подменкой днём друг друга. Девки — подъезды мыли. Крутились, в общем, как могли.

Тем, которые после технического, полегче, конечно, было. А кто сразу в работяги — так те вообще могли себе многое позволить, если, конечно, Бахус их в свои руки не прибирал.

Кое-кто в «фарцу» подался с чванливостью избранных и презрением к «быдлу». Испарились, правда, они потом куда-то — сгинули с горизонта.

Женитьба-замужество, где по любви, а где и потому, что время пришло. Дети, пелёнки и квартирный вопрос. Но всё постепенно утряслось, постоянный адреналин первых лет семейной жизни потихоньку иссякал, вдруг появилось кой-какое свободное время, и, оглянувшись вокруг, они начинали по-новому прозревать и даже что-то слышать.

Немодное ныне слово – хобби, возникшее когда-то в пучине аглицкого языка по причине простого закона, что природа не терпит пустоты, постепенно овладевало «молодой». Она с невиданным доселе азартом начинала увлекаться для начала кулинарией: новый тортик аль кексик почти каждый день, месяца два кряду — до с виду безобидной, но прозвучавшей как приговор фразы, брошенной одноклассником, которого не видела полгода: «Леночка, привет! Ты что-то добреть начала!».

Прозрение обусловило только смену приоритетов в готовке, где вместо тортиков, которые теперь будут стряпаться исключительно по праздникам, на первое место выходят салатики наряду с её бесконечными диетами – то сицилийской, то марокканской, то диетой Каракан.

Крик души: «Я мужик, я мяса хочу!» — вроде бы принимается сначала как должное, но постоянно, исподволь, прессуется фразами-рассказами и зачиткой выдержек из многочисленных умных книжек о правильном образе жизни. Зарождающийся внутри мужской души червь раздражения разом гибнет, как только на «барахолке», куда приехал, чтобы прикупить у тамошнего разношёрстного люда нужную железяку, вдруг, под ногами у «бича», увидел немного потрёпанный, но шикарный фолиант «О вкусной и здоровой пище» Пищпромиздата пятидесятых.

Как всегда — «на два пузыря» явилось красной ценой за эту ценность.

Разум подсказывал: «Оставь подарок до дня рождения иль Нового года», так нет, оказывается: «С сегодняшнего дня мы отказываемся от соли и сахара, как самых вредных вещей на земле».

Молча отодвинул от себя тарелку с «правильной пищей», встал под недоумённым взглядом жены, ждущей соответствующей тирады, на которую уже заготовлен ответ, и прямиком двинул в свою «кандейку», куда доступ некоторым ограничен. Вернулся с чем-то аккуратно завёрнутым в газету, положил это перед благоверной, и только тут она услышала так долго ожидаемое, но не то, что предполагала:

— В России испокон веку ели вкусно и сытно, по возможности ни в чём себе не отказывая, и нация при этом считалась самой здоровой в мире, а теперь начитаются всякой ерунды, сами из больниц не вылазят, и для детей больница – дом родной!

С любопытством и долей вины газета разворачивается, и на свет извлекается то, что видела когда-то, в третьем классе, у бабушки подружки, в детском возрасте потрясшее воображение сверхъестественным обилием на вкладочных картинах аппетитных блюд, продуктов, заморских фруктов и прочей снеди.

И сразу вспыхнувшее:

— А ты бы сейчас что съела? Я бы вот этот банан! Какой он? Вот бы попробовать, вкусный, наверное!

— А я бы апельсин!

— А я бы!..

Да и что — дети? Сама бабушка не знала, кто такой этот Ананас.

Но это было в детстве, а сейчас РЕ-ЦЕП-ТЫ! И плевать, что половины ингредиентов в магазинах днём с огнём не сыщешь: что-нибудь придумаем!

С восторгом:

— Лёшка! Ты где это взял?!

И сразу же:

— Это мне? Какой ты у меня молодец!

И на шею.

А после возбуждённо молчаливого обеда, строго:

— Всё. Вы здесь оставайтесь, а я уехала к Нинке!

И как в благодарность:

— Ладно, ты можешь не стирать, я сама приеду – всё отжулькаю, ты мне поможешь только выжать. Если задержусь, пацанов уложишь спать в девять.

Книгу прихватила.

С этого дня «Кулинарный хоббизм» кончается, вернее, начинает остывать — одержимость уходит, заменяясь возросшим умением готовки «на глазок». Общая тетрадь «Моя кулинария» с холодильника постепенно перекочёвывает в сервант, рецепты в журналах и газетах больше не вырезаются, но «свято место пусто не быват», как сказала бы по-ленски моя бабушка, и начинается следующее:

— А Катька себе такой шикарный свитер связала! Где хочешь, но купи мне мохер! Говорят, им цыгане на барахолке торгуют. В субботу едем!

И пик этого увлечения:

— Ритке Гришка вязальную машинку купил! Давай тоже купим!

Не уговорила, благо, деньги на более нужное ушли, а у Ритки Гришкин подарок уже двадцать семь лет на антресолях в упаковке лежит.

— Слушай! Оказывается, уже полгода в «Науке и жизни» рубрика про макраме идёт, сегодня была у Верки, она там такие шикарные макрамухи наплела, с ума сойти! Я тебе завтра принесу образец верёвки, ты мне купишь!

Потом шили.

Потом вышивали.

Потом…

Потом дача, как трясина, из которой только… — в зависимости от земных грехов.

А в итоге — нормальная русская «вумен», которая всё умеет и может, почти по Некрасову, правда, коня на скаку тормозить не пробовали.

Но главное, понимала чтоб!..

И на работе вроде всё в норме, иная уже замгенерального, а которая и сама он, некоторые и диссертацию умудрились среди своих «хоббизмов» накропать.

Правда, которые учителя да врачи, с одной лишь гордостью за свою профессию теперь.

В начале девяностых вдруг выяснилось, что все кулинарные рецепты, как правило, перепечатывались из Настольной книги хозяйки. «Образцовая кухня» называется. 1892 год. «Составилъ П.Ф.Симоненко».

Только фунты в метрическую систему перевели.

Воистину – ничто не ново под Луной, ничто…

***

И мужика свово она тащила в свой мир, но он сопротивлялся в силу своей природной лености и потихоньку присматривался, куда бы и ему «лыжи навострить», чтоб вроде бы и с толком, и вроде бы с отрывом от «домашнего производства».

Оглянись! Среди твоих знакомых обязательно найдётся человек с врождённой страстью к охоте-рыбалке. Который, по доброте своей душевной, возьмет тебя с собой на оные. А там уж ты сам поймёшь — гореть тебе в этом огне до скончания веку, либо тебе это не дано.

Если уж не дано – вздохни свободно и с облегчением: и жена рада, что ты дома, и семейный бюджет не страдает от твоих запросов, и главное, душа не рвётся туда, где токуют глухари, носятся косули и плавятся на плёсе таймени и ленки.

А если уж дано, то благослови тебя Господи, чтоб страсть оказалась не в ущерб работе и семейному бюджету. Не только мной замечено, что вот такие вдруг вспыхнувшие, что люди, что собаки бывают куда более азартными и неугомонными добытчиками. Именно они бросали свою работу и уходили в егеря на девяносто рэ в месяц, согласуясь с «совковой» мудростью, слетевшей с уст незабвенного Михал Михалыча Жванецкого: «Что охраняем, то и имеем».

Без опыта, с жадным стремлением наверстать упущенное.

Дурное везение того первого фарта вдруг улетучивается, заменяясь сплошной непрухой, которая заставляет читать литературу по теме, думать, анализировать и искать своё.

И вдруг: «О! Есть! Я это сделал!» — наконец-то, вот она блесна, на которую он берёт.

И, с трепыхающимся сердцем, быстрей к нему. Зверь упал, но вдруг встанет? Но нет – уже агония. Хороший выстрел — по месту!

И снова: «Есть!..» — с лёгкой горечью, что доля убийства всё же присутствует, чуть вспыхнувшей и тут же погасшей, заглушённой торжеством добытчика.

Добытчика! Великая Сибирская Народная Мудрость: убил, это когда — что финочкой, что из пистолетика, с винтовочкой исподтишка или врага в честном бою сразил; а когда во дворе свою скотинку, то – забил или завалил. Зато уж когда в тайге бескрайней, где сохатому дано сто шансов убежать, а тебе только один его добыть, то ты его ДОБЫЛ!

Тайга — это вам не парковый лес Европы, где холеной и лелеянной дичи, по нашим меркам, не меряно, где за длинные «еврики», без фарта, на выбор, трофейного, согласуясь со своим карманом, с вышечки, у прикормки, да из Манлихера с Цейсом, отставив на время чашечку с кофеём…

Вот там – забил или завалил.

Тайга — это когда оборванный об камень сапог на «Вихре» в двухстах кэмэ от «жилухи», или сдохший там же «Буран». Но заработал, гад, «проволовкой, как следовает» скрученный. Когда трёхосный «Урал» в грязи по самую кабину, что никакими вагами и лебедкой не возьмёшь, а до трактора ближайшего тридцать кэмэ переть. И прёшь.

И - «ах вы, ноги, мои ноги», усталость и пот, пот, пот…с запахом загнанного коня.

И вот тогда – ДОБЫЛ. И адреналин вёдрами.

Со временем безрассудный азарт «бежать-хватать» уйдёт - сменится трезвой расчётливостью — сколько времени отдать страсти, чтобы не в ущерб работе, семье и даче.

И Ленка уж давно понимает, что с рыбалки он будет с рыбой, а с охоты в двух случаях из трёх – с мясом. И главное, знает, для чего ему это нужно.

И отдача от его поездок примерно равна затратам, только душа-то всё равно болит: «Как они там? Вот и младший к этой заразе пристрастился, с младых лет слушая с горящими глазёнками отцовы отчёты о поездках».

Летом-то ещё ладно. А зимой?

«Пока моя жена корчится на перине, я развалился как барин у костра!» — хиханьки-хахоньки о ночёвке.

Но это жизнь его, подчинённая страсти.

И всё равно — куда он денется? – с осенними дождями став замкнутым, не выдержит:

— Ты уж меня, мать, извиняй, но мы в четверг с Шуриком и Мотей дня на три-четыре рванём на Селенгу (значит, за утями).

А потом, вплоть до Нового года, через день, начнут всей своей охотбандой в десять человек перезваниваться-сговариваться о главной потехе — «по копытам». И съездят три-четыре раза, каждый раз обновляя свой богатый опыт новыми рассказами-байками, что там с ними произошло, — как Гарику не вовремя шапка на глаза упала, а Вовчика чуть заяц насмерть не затоптал.

И про свой, не без гордости, выстрел, с мельчайшими подробностями.

А потом будет весна с двумя-тремя поездками на Байкальскую подлёдку.

А потом затокуют глухари….

И все поездки только со своими.

А Шурик уже пять лет как профессор и завкафедрой в Академии, но всё — Шурик.

А Мотя — проректор в Университете, но Мотя.

А Вовчика за его разработки в области прикладной физики «мириканцы» уж пять лет всякими путями к себе тянут, аж иностранного академика дали, а он ни в какую, хоть денег здесь ему почти не платят.

А Гарик слесарь на заводе.

А Юрка – водила.

А Андрюша в фермеры подался.

Но семья — тоже святое. Уж лет пятнадцать, каждым летом, дней на десять с палаткой всем семейством на Байкал – Канар не надо!

Ладно, пусть ездит на эти свои рыбалки-охоты, у неё тут тоже новый «хоббизм», уж год как появился.

Лёшкой зовут. Внук.